1000 и одна жизнь - Владимир Виджай

Топор

У Виктора была особенная страсть к иностранным языкам. Куда бы он ни попадал, ему всегда хотелось говорить на языке местных жителей. Находясь в «закрытой» стране, которая называлась Советским Союзом, Виктор открывал неизвестный ему западный мир через изучение иностранных языков.

Советскому Союзу для поддержания связей с остальным миром нужны были не только простые переводчики, но и специалисты в различных областях со знанием иностранных языков – это и дипломаты, и ученые, и инженеры, и специалисты по международной торговле, и военные специалисты, и, конечно, разведчики. Институты, которые готовили таких специалистов, часто имели среди преподавателей коренных жителей иностранных государств, так называемых носителей языков. Для более глубокого знания языков студенты имели доступ к иностранным газетам и журналам, которые использовались ими для переводов на русский язык живых иностранных текстов. Конечно, все студенты, получая такие газеты и журналы со специальным грифом «секретно», читали с удовольствием многие другие статьи, дух и содержание которых противоречили советским газетам и журналам. Иногда Виктору казалось, что это было давно и не с его поколением. Но это было! Многие запрещенные статьи носили пропагандистский характер и были наполнены духом времен холодной войны; публиковалось много статей об известных советских людях, которые имели «счастье» бывать в капиталистических странах. Виктор вспоминал, как одна неприметная статья произвела на него почти удручающее впечатление. Это была статья в одной из шведских газет о присвоении всемирно известному советскому писателю звания лауреата Нобелевской премии. Ему присвоили Нобелевскую премию, несмотря на то, что многие зарубежные специалисты, равно как и некоторые советские, считали, что писатель воспользовался рукописями погибшего белогвардейца. Возникало серьезное сомнение в авторстве. Поговаривали о плагиате. Статья в общем была положительной, в ней содержались детали времяпрепровождения писателя в Стокгольме. В частности, отмечалось, что писатель посетил большой торговый комплекс, где проходила специализированная выставка оборудования и инструментов для фермеров. Наш писатель имел большую усадьбу на юге страны и был близок к деревенской жизни. В статье сообщалось, что с большим интересом он ознакомился с выставленной продукцией и приобрел для себя… топор. Виктор удивился. Топор!? Он сначала подумал, что это либо опечатка, либо это шведское слово имеет несколько значений. Но все словари утверждали одно и то же: топор – он и есть топор. Кроме того, о топоре упоминали и другие шведские газеты, причем, как Виктор выяснил позже, не только шведские. Топор?! Виктор пребывал в смущении и недоумении: что, у нас даже топоров хороших нет?..

Прошло много лет. Виктор окончил институт, работал переводчиком со шведскими делегациями, приезжавшими в Москву. И вот наконец, впервые в жизни, он летит к капиталистам, в Швецию, которая, к тому же, являлась образцовой для других европейских стран. В те времена шведы сами часто подчеркивали свой высокий уровень жизни: в шведских рекламных материалах можно было прочитать, что у них все и везде практически всегда стерильно чисто, даже пианино в квартирах стояли белого цвета.

Самолет приземлился в Стокгольме, и только тогда Виктор осознал, что он находится в стране, язык и историю которой он изучал в течение пяти лет. Он вспомнил про топор и при первой же возможности отправился посмотреть на него… Виктор стоял в крупном торговом центре Стокгольма, в отделе хозяйственных товаров, и держал в своих руках шведский топор. И вновь он испытал чувство стыда, как и тогда, когда читал статью в шведской газете о советском нобелевском лауреате и топоре. Только на этот раз ему было стыдно, что он раньше даже представить себе не мог разницу качества продукции, произведенной в СССР и на «загнивающем» Западе… Шведский топор выглядел как произведение искусства, его скорее можно было повесить на стену вместо картины, чем рубить им дрова и потом бросить в захламленный сарай.

Виктор возвращался домой. Самолет приземлился в аэропорту «Шереметьево». Виктора остановили на таможне.

– Что за предмет запакован у вас в коробке? – спросил таможенник.

– Топор.

– Топор? Что, у нас топоров в стране нет? – нахмурился раздраженный таможенник.

– Таких нет.

– Нет? Покажите!

Виктор распаковал коробку. Таможенник удивленно смотрел на топор. Он потрогал гладкую ручку топора, погладил лезвие, постучал по обуху…

– Да, – сказал он. – Таких топоров у нас действительно нет… Надо же… Топоры стали возить… Иди, – махнул он рукой на Виктора.

Дядя Афоня

В небольших городах Северного Кавказа, на территории, известной как Минеральные Воды, уклад жизни отличался от многих других районов Советского Союза. Этот уклад формировался еще со времен Екатерины Великой, немки, для которой Россия стала святым местом и для величия которой она сделала так много. Идеальный климат с большим количеством солнечных дней в году, лечебные минеральные источники, пышные фруктовые сады и плодородные черноземные поля – все это привлекало в Минеральные Воды людей со всех концов Российской империи. Но самым интересным и особо ценным творением этого географического пространства были люди. Веками здесь происходило смешение кровей всех национальностей царской России и Советского Союза. Со времен Екатерины немецкие деревни или деревни с «немецкими» улицами (улицы, где компактно проживали немцы) стали нередкими в этих местах. И если вы оказывались в одной из таких деревень, то вы легко отличали немецкий дом и дворик от домов и дворов других жителей. Почти каждый небольшой городок был окружен множеством деревень, сбывавших свою продукцию на городских рынках. Ярмарки в таких городах были известны на всю Россию: так, Георгиевская ярмарка была второй крупнейшей ярмаркой России после Нижегородской.

Города изобиловали добротными кирпичными купеческими домами с большими территориями дворов, где располагались дома для членов купеческой семьи, служащих и прислуги. Неотъемлемой частью такой «крепости» был и так называемый задний двор, где располагалось все хозяйство владельца «крепости» – подвалы, сараи, сады, свинарники и так далее.

Фасад главного купеческого кирпичного двухэтажного дома выходил на улицу. Территория двора со всех сторон была отгорожена от других участков. Ворота и калитка «крепости» выходили на улицу.

С приходом советской власти такие «крепости» были заселены многочисленными семьями и поделены на квартиры, состоящие из двух-трех комнат. В таком дворе родился и вырос Виктор Зубов – главный пацан не только во дворе, но и на всей улице.

Война пришла в этот город неожиданно. Виктор хорошо помнил немцев, которые приехали в его город на мотоциклах по дороге из Кисловодска и Пятигорска. Семья Виктора занимала отдельно стоящий дом на высоком фундаменте, расположенный на первой линии; фасад дома выходил на улицу. По всей вероятности, когда-то здесь жили старшие дети купца. Именно основную часть этого дома и заняли немцы. В городе Виктора немцы задержались не надолго. После Сталинградской битвы город стал советским. Окончание войны праздновали на городской площади. Почти у всех старших мальчишек были винтовки и пистолеты. Стрельба шла до утра.

Отец Виктора погиб на войне. Мать, молодая, красивая женщина, осталась с двумя сыновьями – Виктором и его старшим братом Борисом – и со свекровью.

Постепенно все, кому повезло остаться в живых, стали возвращаться домой. Среди вернувшихся был и дядя Афоня, друг Витькиного отца. Дядю Афоню называли «золотых рук мастер». Он умел делать все. Но мотоциклы были его страстью. Он сказал Витьке:

– Будем собирать немецкий мотоцикл – «БМВ»!

И Витька стал его подмастерьем.

Весь двор просыпался под громкий мат дяди Афони, мат на все лады и темы. Любое недовольство собой, любой промах или поиски нужной детали – все сопровождалось складными каруселями мата, который звучал как песня без музыки. Витька был первым, кто, еще не умывшись и без крошки во рту, бежал в сарай дяди Афони. Начиналась работа. Мало кто во дворе понимал, что делает дядя Афоня. Витька Зубов, старший из всех пацанов, драчун и забияка, верил, что дядя Афоня обязательно соберет мотоцикл. Вот только название «БМВ» было ему непонятно. А на вопрос, что это такое, дядя Афоня ответил:

– Да это фрицы придумали, а мы можем называть по-своему. Название не очень, но ездит он лихо. Я сам возил на трофейном «БМВ» своего ротного.

Работа продвигалась не так уж медленно, но Витька был готов работать и днем, и ночью, чтобы первым с дядей Афоней прокатиться на «БМВ». Чем дальше продвигалась работа, тем больше Витьке нравилось название «БМВ», вот только – что оно значит? Он даже предложил дяде Афоне назвать мотоцикл «ВМБ».